Вячеслав Кашицын - Ни стыда, ни совести [сборник]

— Подожди, подожди, Лор…. — пробормотала Олеся. — Подожди, это я… Это что-то со мной…

— С тобой действительно что-то. Я знаю, зачем ты все это придумала. Ты не любишь Дато. И хочешь его кинуть. В церкви, на венчании. Когда батюшка спросит тебя, согласна ли ты стать его женой и т. д. Тебе лишь бы скандал. Пустое тщеславие. Давно знала, что ты такая. Ладно, я пошла.

Олеся сидела у себя в комнате, запершись. В слезах. Никого не пускала к себе — ни мать, ни теток, ни младшего брата, который пытался открыть дверь под предлогом, что принес ей поесть. У нее не только не было сил обдумывать то, что они с Ларисой наговорили друг другу — хотя все это, за небольшим исключением, была правда, — но и рыдать больше не было сил. Никто из тех, кто был за дверью, не понимал, что с ней, — и, судя по шушуканью и робким попыткам войти, на понимание рассчитывать нельзя было: они явно предполагали, что это предсвадебный кризис.

Итак, она потеряла надежного ухажера. И лучшую по другу.

Но, по здравом рассуждении, была ли Лариса ей подругой, если обнаружилось, что она ее подставляла? Она, Олеся, тоже не ангел — и, значит, между ними не было никакой дружбы? Что, это действительно так? И теперь рассказать о происшествии некому, просто некому — мама скажет, что все в руках божьих, в лучшем случае… зачем скрывать от себя правду — плачет-то она вовсе не потому, что ушла Лариса, а потому, что она нарисовала ей эту картину!

И Олеся живо представила себе, как в свадебном костюме, при свечах, в присутствии родственников, среди народа, она стоит, взяв за руку Дато, как держат над их головами венцы и как батюшка в белой ризе спрашивает ее: «Раба Божья такая-то, хочешь ли ты быть женою раба Божьего такого-то, и быть с ним и в печали, и в радости, и в счастье, и в горе, пока смерть не разлучит вас?» — и как она отвечает… Она не может так оскандалиться!.. Ужас, ужас! Олеся всхлипнула. Раздался тонкий голос Пети:

— Сеструх, открой, это я. Плов. Будешь плов? Со свининой. Большие такие куски. И рис. Ну, открой, я никому не скажу!

До свадьбы оставалось всего ничего — два дня. И вроде бы все было готово, и все утряслось — Олеся вышла из комнаты с заплаканным лицом и как-то неуверенно, словно делала над собой усилие, бросилась в объятия такой же заплаканной матери, а рядом прыгал, потирая жирные от плова руки, Петя, и молчаливо радовались тетки; и будущая новобрачная была тиха и кротка и большей частью молчала, пока не случилось непредвиденное: вопреки всем канонам, Давид пожаловал к ним, вместе с одним из своих родственников, чтобы убедиться, что его невесту никто не украл.

Как же рада была Олеся его приезду! Она уединилась с ним, невзирая на протесты хранителей традиций, на кухне.

— Дато, мне нужно сказать тебе одну вещь.

— Да, дорогая.

— Со мной произошло нечто… нечто совершенно необыкновенное. Только не считай меня сумасшедшей, пожалуйста.

— Что-то случилось, дорогая?

— Я встретила в метро одного типа, и он… Он хотел со мной познакомиться, и…

— И? — Давид нахмурил роскошные брови.

— И… Одним словом, если вдруг скажу тебе «нет» на венчании, не обращай внимания, хорошо? Дело в том….

— Что-что? Что ты сказала?

— Ну вот, сразу и ревновать. Дело не в том типе…

— Кто?

— Что кто?

— Кто он?

— Откуда я знаю, дорогой? Я говорю, дело не в нем, а в…

— Ты что, не любишь меня? Ты не хочешь за меня? Кто он, я спрашиваю?

Олеся покрылась холодным по том. Сглотнув, взяла его за руку:

— Дато, не злись, выслушай меня. Выслушай, а потом будешь ревновать. Ты готов?

Давид, не сводя с нее горящего взгляда, кивнул.

Она рассказала все — подробно, без утайки. К концу рассказа на ее глазах блестели слезы.

Дато глядел на нее и молчал.

— Ты мне веришь, Дато? Веришь?

— Я понял, — наконец ответил он. — Одно из двух: или ты не любишь меня, или не разделяешь мою веру. Или ты не хочешь брака вообще, или не хочешь венчания, да? Я прав, да?

— Нет!

— И ты выдумываешь эти небылицы! — Он встал, взволнованно заходил по кухне. — У тебя не хватает совести просто сказать мне: я не люблю тебя, мне наплевать на традиции, на веру наших отцов… Я должен был об этом догадаться, я должен был это предвидеть! Или все-таки…. — голос его дрогнул от слабой надежды. — Неужели ты не любишь меня?

Лицо Олеси выразило муку. Она открыла рот, но тут же, зажав его рукой, выбежала вон.

Дато уехал, ничего не сказав матери и теткам, даже не попрощавшись.

Олеся сидела, глядя прямо перед собой. Вокруг нее бегали и хлопотали, говорили что-то, но она была целиком погружена в себя. Вроде бы все рушилось. Или… наоборот, происходило что-то такое… словно… какое-то очищение. Да, Дато, скорее всего, опомнится, приедет завтра — или не приедет? — не важно. И Лорка позвонит. Она почему-то была в этом уверена. Или, скорее, уверена в том, что, даже если произойдет самое худшее — она останется одна, — ничего страшного не произойдет. Она не могла это сформулировать, но чувствовала. Она настолько вдруг отдалилась ото всех, что ей странно было, отчего это мать и тетка волнуются, задают ей по десятому разу какие-то вопросы, а Петька, глядя на нее сочувственно, гладит ее по руке… Странные люди. Нет, она, конечно, не против брака; и послезавтра пойдет в церковь, если этот Отелло не передумает; но что-то случилось. Очень важное. Самое важное в жизни, может быть. Она должна найти этого парня. Должна его найти — не мог же он появиться в ее жизни просто так!

— …Леся! Бога ради, скажи… Скажи, что произошло!

— Все нормально, мам. В третий раз человек женится. Волнуется и все такое. Ты плова-то мне оставил, Петюн?

Никита не особенно расстроился из-за того, что его знакомство с Олесей не состоялось. Он искренне считал, что чего-чего, а девушек в этом городе хоть отбавляй, и то, что он видел вокруг, утверждало его в этом мнении. Вот мимо него прошла рыженькая — стерва, наверное, — вот, стрельнув по нему глазами, проплыла величавая, с густой копной волос брюнетка, вот задела его и даже оглянулась какая-то гламурная коза… Нет, на его век еще хватит. Что он сказал этому странному типу? Ах, да — какими они все становятся…

Он был отчасти горд своей фразой, хотя принадлежала она не ему, а какому-то хохмачу с радио. Действительно, рассеянно размышлял он, лениво оглядывая безрукий манекен в витрине, — неужели мы (то есть мужчины) стремимся не к конкретной женщине, а к качествам, которые недолговечны и, возможно, существуют только в нашем воображении? Мы, высунув язык, (думал он) бежим за тем, что по сути есть форма… за миражом, принимающим разные очертания… за тем, что воплощается то в одной женщине, то в другой… и за тем, что так безжалостно уходит: юность, пыл, красота…

Никита остановился. Он вдруг осознал, что не только думает о вещах, прежде его не заботивших, но думает о них такими словами и образами, которые ему вовсе не свойственны!

Зазвонил мобильник.

— Здоров, старик.

— А, привет, — Это был Гера. Никита поморщился. — Я не узнал еще. Консультация завтра, там и скажут. А ты отксерил лекции?.

— Да. Слушай, приезжай на Смотровую. С Пауком познакомлю. Байкер крутой, слышал? И телки тут…

— Не-а. Мне домой надо. Суворова ждет.

— Блин, да она че тебя там, не привязи держит? Давай приезжай. Выпьем пивка…

— Ладно. Подожди. Щас наберу…

Никита остановился, нажал кнопку и, с тем же кислым выражением лица, сказал в трубку:

— Кать, я седня не смогу. Да… Не, ну че ты сразу начинаешь, а? Герасим звонил, у них там сходка байкерская… Ну и че? Ну скажи ей, что я заболел… — Никита медленно шел вперед, глядя под ноги. — Короче, я ненадолго. Потом приеду. Сделай что-нибудь… это… закусить.

Он нажал кнопку. Всмотрелся в фотографию на дисплее. Эх, Катя, Катя… А ведь когда-то у них была такая романтика! А теперь — с мамой на дачу…

Что-то странное. Что-то с фотографией. Картинка вдруг расплылась, затем, словно кто-то независимо от него навел фокус, собралась снова, но на миг он увидел, как лицо Кати как-то странно исказилось… Он тряхнул головой. Впечатление было такое, что ему на глаза мгновенно навернулись слезы, но тут же и высохли — Катя на фото была такой же, как и всегда, но что-то екнуло в груди. Глюки? Надо купить новый мобильник…

Уже на Воробьевых горах он специально вынул телефон из кармана и несколько раз взглянул на фото подруги, но эффект не повторился — и Никита вздохнул свободно.

Однако странности продолжились, и так скоро, как он и предположить не мог.

Герка хлопнул его по плечу и с ходу начал представлять каких-то своих приятелей, которые, конечно, были интересными людьми и т. п., но Никита вглядывался в байкерскую компанию, собравшуюся у палаток, чуть левее парапета Смотровой.